*  *  *

 

А я люблю тебя очень,

Трава ты моя зелёная.

Мне весело было не спать ночью,

Открытой, как дверь балконная.

 

Я почему-то думала про рога

Быка, похищающего Европу.

Потом ощущала внимательно, как нога

Моя упирается пяткой в мою же попу.

 

Потом я подумала: всё-таки я упрямая,

И буду со смехом тебе читать строки эти.

Ты, может, ещё не знаешь, что я – самая-самая –

Ну, ты понимаешь, единственная на свете?

​

​

​

         *  *  *

​

Бог, а давай его расколдуем,

Чтоб был он улыбчивым и здоровым?

Я, со своей стороны, поцелуем,

Растоплю обиды на лбу суровом.

 

Как же так, о мой бог, о мой белый кролик!

Я сказала не то, и не то хотела.

Передумала в лоб целовать. Покойник

Так целуется. Неживое тело.

 

Я как будто плыву и не вижу суши,

Ластоногая белая черепаха,

И в огромную, общую нашу душу

Погружаюсь без памяти и без страха.

 

 

 

ВЕСЕННЯЯ ЗИМА

 

День шершавым языком оближет,

Черно-белой матерью-коровой.

Рядом спит другой теленок, рыжий.

И родился ты, теленок новый,

 

Не знакомый с перелетной птицей

Неба, пролетающего косо.

А она над головой кружится

И не отвечает на вопросы.

 

 

 

         *  *  *

 

Весна знаменита своим рюкзаком,

В который положено всё кувырком,

В котором вмещается всё целиком,

Но не превращается в ком.

 

В котором хранятся лихие ветра,

В котором совсем не бывает вчера,

В котором собаки, птенцы и кора,

И нега, она же жара.

 

В котором озёра зеркальные луж,

В котором капели пронзающий душ

Того и гляди доберётся до душ

Входящих в подъезд хохотуш.

 

И одновременно и грустно тебе,  и радостно.

И всё объясняет почечная достаточность.

 

 

 

         *  *  *

 

Вот колледж архитектурный

Стоит и тонет в весне,

Которая каждой урной

Трубит о себе. Во мне

 

Такое столпотворенье

Космически-полных луж,

Что руки пожму деревьям

На следующем углу.

 

 

 

         *  *  *

 

Всё рифмуется: дети, их голоса, половицы,

Попугаями кажущиеся птицы.

Только, может, они и есть попугаи?

Да и я – не такая сама, другая!

 

И не знаю ни букв никаких, ни нот,

И такая простая, как снег идет.

 

 

 

         *  *  *

 

Дышать, и больше ничего

И ничего почти не слышать.

А только кто-то как, большой,

В тебе шевелится и дышит.

 

Он – ветра стук, и корень трав,

Глаза языческой богини,

С лиловым языком жираф,

И неразборчивое имя.

 

И, в общем, больше ничего,

А только шелест, стук, мычанье,

И я предчувствую его

На первой фазе одичанья!

 

 

 

         *  *  *

 

Лето – путается в волосах,

На балконе синим тазиком вечереет.

О незнакомых нам рассказывает мышах

И показывает разных других зверей.

 

То крыса у него в запасе рыжая,

То белка распушённая – ещё рыжей.

И всё, что этим летом ни увижу я,

Лесной тропинкой вышьется в душе.

 

 

 

         *  *  *

 

Здравствуйте, ваше дождество!

Жили без вас в печали:

Я, и дорожки, и каждый ствол –

Прямо-таки скучали.

 

Все мы, от воздуха до земли,

Прячем от счастья слёзы:

Так замечательно вымокли, 

Так хорошо замёрзли.

 

Каплями околдованы,

Смотрим на всё впервые –

Мы, совершенно новые,

Мокрые и живые.

 

 

 

ОСЕНЬ

 

Пройду через тёплый дом,

И перед окошком сяду.

Олени бредут по саду,

Окутанному дождём.

 

На стул встаю на колени,

Чтоб лучше увидеть сад.

Бредут по нему олени,

И листьями шелестят.

 

 

 

         *  *  *

 

Шершавая косточка. Гладкая слива.

Хоть вылезти можешь из кожи,

Ты должен уснуть и проснуться счастливым –

Единственное, что ты должен.

 

 

 

         *  *  *

 

Буфет открываю, как

Окно с видом на Альпы.

Танцует моя рука,

Танцуют ногти и пальцы.

 

А там – небывалый вид

Из белых вершин и света,

И так хорошо внутри,

На той стороне буфета.

 

 

 

КОМАРЫ

 

Комары мельчайшими эротами

Над кроватью проносились ротами.

Это вечность, не ища эпитеты,

Обратилась к нам: «Да что вы спите-то?»

 

О, любовные бомбардировщики,

Иногда до смерти наказуемы,

Разбудившие тепло щеки

Жженьем, раздраженьем, поцелуями!

 

 

 

         *  *  *

 

Мыслятки шершавой грибницей ползут из извилин,

В пути превращаются в серых шуршащих мышат.

Но их замечает сознанья невидимый филин,

И эту возьню прекращает. – Пускай не кишат.

 

Внутри головы среди ночи то белой, то чёрной,

Преследуя глупости мыслей, сомнений грибы,

Мою чистоту пустоты охраняет дозорный.

Вот так бы всегда он хранителем вечности был!

 

 

 

         *  *  *

 

Настоящий ветер на мосту.

Майский март – преддверие апреля.

На земли и неба высоту

Мы с моста вечернего смотрели.

 

Детство мамы – с левой стороны,

Тонкие косички, сквер у школы,

Где она гуляла до войны,

Озорной, глазастой и весёлой.

 

Справа – монастырь в зиме насквозь,

Ветками и ветром опоясан,

И ограду тополь перерос

Навсегда застывшей биомассой.

 

На мосту же – только самолёт,

Белый хвост проносит через небо.

Мы стоим, а он летит вперёд,

В следующий день, где раньше не был.

 

 

 

         *  *  *

 

О, дней толпа разнолицая!

О, новость любого дня!

Вчера вот была Калипсо я,

Причём разгневанная!!

 

Как вобла хожу солёная,

Вчерашнюю соль доев.

Испуганно-удивлённая:

Вот это стихия – гнев!!

 

По дому хожу таинственно,

Больной потираю лоб.

И видится мне единственным

Земной удел пенелоп.

 

 

 

         *  *  *

 

О лужи, полные неба,

Деревьев и наших лиц!

Набитый вечностью невод,

Который нельзя пролить!

 

Пусть даже перевернётся

Пустотами полный мир,

Останутся небо с солнцем,

Деревья, вода, и мы!

 

 

 

ПЕТЕРБУРГ

 

У тебя глаза, как у лошади,

И ресницы тоже хорошие.

И я за тобой, ускоряя шаг,

Как мохнатоухий ишак,

Поспеваю едва-едва,

Да ещё все эти слова

В голове засели колючками!

И вот этими всеми штучками

Жизнь моя заполнена до краёв,

И такое они моё,

Что как будто и нет ничего лучше,

Чем собаки встреченной уши,

И от этой колышущейся красоты

У меня повсеместно растут цветы.

И, похоже, цветами такими сыты,

Мы легко и звонко ставим копыта.

 

 

 

         *  *  *

 

Как я живу? Что делаю? – Смотрю,

Как снег идёт, и ничего другого.

И память изменяет сентябрю;

Февраль –  мое единственное слово!

 

Как настоящий снежный человек,

Не разлученный с февралём и снегом,

Живу, смотрю, вдыхаю этот снег,

Подснежным оставаясь человеком.

 

 

 

         *  *  *

 

Полна богатств неисчислимых,

Я в новый отправляюсь путь.

И будет новый ветер дуть,

Спокойно и неутомимо.

 

И шорох дня, и ночи гул

Дыханием огромным дышат.

И крылья расправляет крыша.

Я с ветром, где бы он ни дул.

 

 

 

В МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

 

Мы были в лесу совершенно пешими,

Вдруг видим: опять он едет...

В тот день мы понравились чем-то лешему

На старом велосипеде.

 

Он странным и странствующим товарищем

Заговорил о природе.

Глаза отводил, шептал угрожающе:

В лесу есть леший, он водит.

 

Жалел, что болото рядом осушено,

О липовых польских белых

Молол, а мы дружно развесили уши на 

Четыре минуты целых,

 

Наверное. Рядом с вечностью – малость.

И было настолько тихо,

Когда замолкал он. Я улыбалась,

Мне было легко и лихо.

 

Спросил: а вы знаете ли дорогу?,

Небрежно взглянул нам в лица,

На велик свой сел, проехал немного,

И в осени растворился.

 

 

 

СНЕГОУБОРОЧНОЕ

 

Могу ли спать я, сонный человек,

Когда в одно из ранних зимних утр

Настолько интенсивно чистят снег,

Что – хочешь иль не хочешь – станешь мудр.

 

Сбивающие с ритма весь квартал,

Вносящие простую четкость форм,

Вас бог сегодня утром преподал

Лопатами, рифмующими двор.

 

Отринув сон на полтора часа

(Чтоб спать под это – надо быть глухим),

Встаю в такую рань, чтобы писать

Лопаточно-ритмичные стихи!

 

 

 

         *  *  *

 

У меня к тебе любовь драконёнком

И стихи с косичками, вот.

Открывайся! Я!

Дышу тебе в ухо,

Голубая и радостная лягуха.

У меня огромности полон рот,

А во рту драконёнок живой живёт,

И уже глаза открывает,

И, прищуриваясь, зевает.

И, хоть маленький он, а ящер,

Всевозможный предок и пращур

Всех на свете людей и женщин.

И вообще, ты знаешь, если и есть две-три вещи,

Ну, на свете – то это он, драконёнок

Мой.

А про крылышки всякие там, перепонки липкие,

Настояшие, с синенькими прожилками,

И писать не буду, они такие, 

Что их лучше увидеть всё-таки

И потрогать, чем какие-то глупые строчки про них рассказывать.

 

 

 

         *  *  *

 

Я хвалебную песнь пропою своему одеялу:

Ведь когда б не оно, неуютно мне  было бы спать.

Ведь когда б не оно, что б ночами меня одевало?

Что бы делало нежности полной кровать?

 

И как ядрышко спелое, нежусь я под одеялом.

О, мгновенье, замри, и меня с бесконечностью слей!

Я довольна собой, потому, что довольствуюсь малым.

И большим иногда, от большого еще веселей!

​

​

​

ПЕРВОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

 

Зимую. Вяжу свитера.

Слагаю незримые письма.

Смотрю, как ерошат ветра

Деревья без снега и листьев.

 

Мы оба с тобой мастера.

Мы обе с тобой мастерицы.

Кто снегом колдует с утра,

Кто снова садится за спицы.

 

 

 

         *  *  *

 

Москва вынашивает весну

Под бархатным пледом серости.

Под этим же пледом и я усну,

Подумывая про этот стих.

 

Потом мы по улице побежим,

Когда нам идти наскучит.

Какой же загадочный жук – жизнь,

Зелёный, цветной, бегучий!

 

 

 

         *  *  *

 

Далеко-далеко, у меня в ногах,

Большие живут олени.

 

Не совсем далеко,

В голове моей,

Удаляются поезда.

 

Прямо здесь и сейчас,

У меня в груди,

Степь, небо, божьи коровки.

 

 

 

         *  *  *

 

Приходит время чайных чайников

И хризантем.

Не допускаю ни печалинки –

Зачем?

 

Ну вот, и здесь уже написано

Про грусть!

Как заварю вот лепестки себе,

Напьюсь

 

Настоя осени горячего

С утра –

И буду петь, а не раскачивать

Ветра.

 

 

 

         *  *  *

 

Как осенней тоски старинной

Встанут тени почти что страшные –

Загораются мандарины

В вазе – солнышками домашними.

 

И уже веселей живётся,

И стихами уже воспеты

Полтора килограмма солнца,

Рыжей радости, света, лета!

 

 

 

         *  *  *

 

Осень, большая рыба,

Рскинула плавники.

Знаешь, мы жить могли бы

На берегу реки.

 

Где ветру и небу воля,

Где волны гуляют, где

Стоит себе колокольня

По щиколотку в воде.

 

Где всюду, куда ни глянем –

Небесных дорог следы,

Восторженные туманы,

И очень много воды!

 

 

 

ШЕСТОЕ МАЯ

 

Весна! И расцветают: платья дочек,

Ладони в клее тополиных почек,

Ухаживанья мачо голубиных,

И красочные полосы на спинах.

 

И почему-то хочется хвалиться,

Как будто ты из почек сделал листья.

Но только дышишь, слышишь, видишь, вяжешь,

И пух серёжек путается в пряжу.

 

 

 

СЕДЬМОЕ МАЯ

 

Мы с тобой сегодня спим неважно.

Простынь – дно, а я – вода морская.

Пробужденье птиц, обида, жажда,

Под дождём шуршащяя Тверская –

 

Всё остановилось на восторге.

Спи счастливым синим бегемотом.

У меня одна из майских оргий –

Со столом, карандашом, блокнотом.

 

 

 

         *  *  *

 

Вовсю берегитесь, балконные двери –

Мы, ветры июньские, рыщем!

Врываемся,  как полосатые звери,

Гуляем по сонным жилищам.

 

Одних занавесок оставьте преграды,

И – будете с нами не в ссоре –

Как мы, опьяняюще будете рады

От неба, от снега, от моря!

 

 

 

ОСЕННЕСТИ

 

         *  *  *

 

Идём домой, слегка замёрзшие.

Вот серый кот. Пока! Нам некогда.

Как много всё-таки хорошего

Меж кошками и человеками!

 

И восхищаться дома станем мы

Причёской лошади сиреневой,

Карманом с новыми каштанами,

И настоящим вместо времени.

 

 

 

         *  *  *

 

В каждой дочери – чудеса:

Полный пчёлами шуток рот,

Руки, ноги, лицо, коса –

Всё меняется, всё растёт!

 

Но особая вещь – глаза.

Там до дрожи всегда жива

Удивлённая стрекоза

Настоящего волшебства!

 

 

 

         *  *  *

 

С огромным ластиком Delete,

Не очень радостный на вид,

Оставив осень мне взамен,

Шёл на экзамен

 

Мой сын. А я осталась ждать

И знать, что он получит «пять»,

Подстриженный, как parisien,

Как парижанин.

 

Отметивший пятнадцать лет,

Рождённый мною, мной воспет,

И мной подстрижен,

Подумай, как получишь «пять»,

Что будем скоро мы гулять

В Париже!

 

 

 

         *  *  *

 

Разглядываю лицо.

Ему не семнадцать лет.

А, знаешь, я молодцом –

Красавица, мать, поэт!

 

И всё-таки есть вопрос,

Уж если всерьёз играть:

Что делать с венцом волос:

Подстричь? Распустить? Собрать?