Две чаши

(1983-1993)

* * *

Он стоит за моим окном
и ни за что не уйдет.
Если я даже задвину занавеску,
Он все равно будет стоять за окном –
Тихий и грустный весенний вечер.
Но я не стану отгораживаться от него
цветной занавеской,
я накину синюю шаль
и выйду к нему навстречу.
Он подарит мне маленькое ожерелье из звезд,
обнимет меня и станет целовать
алыми губами ветреного заката..
И мы с ним будем долго брести
На огонек одинокой луны..
Но не доходя до нее немного
Он положит меня на мягкое облако,
И я сама не замечу, как он
Отнимет меня у самой себя
И я сольюсь с ним и стану его частью..

Ожерелье из звезд я спрячу так, чтоб никто не нашел –
пусть все думают, что я просто девушка,
и не знают, что я жена
Грустного весеннего вечера

25 марта 1983

МИНИАТЮРЫ 1984-1985

* * *

НЕТ МНЕ ИМЕНИ
ИМЯ МОЕ СОБАКА ПЬЕТ ИЗ КАНАВЫ
Я НИКОГДА НЕ ЖИЛА
Я ВЕЧЕН КАК ТЫ
Я ЭТО ТЫ
ЭТО ВСЕ ЧТО БЫЛО
ВЕТЕР И КАМНИ

* * *

Господа ветер создал
как нас создавали люди
простые теплые люди с опущенными глазами
я не забуду этот
ветер живой земли
где усталые корабли головы бьют о камни
и каждый во что-то верит
и любит теплую землю
а я – моего господина в его ладонях

* * *

ночь – джинн
днем ее дом – кувшин,
синий, как всплеск ее
с брызгами звезд

* * *

Ты спишь,
растаяв в пресном шепоте движенья
Ты спишь,
целуя елей синие колени
Ты спишь –
слепой звездой над волчьим ухом тени

* * *

китайский уродик,
прилипший комочком тени
к готическим губам кувшина, к точке
с сухим концентратом пространства...
Так ветер громыхает пустотой
По углам безукоризненной сферы

* * *

у сада шуршащие корни
и руки – черные
это он задувает
горячие свечи имен
это он
синий снег расчертил узорами
коронованных им
в беззвездную ночь ворон

* * *

Прозрачность – лик
дотронься до волос дождя
и если не нарушишь - пламя,
сухая кровь земли,
цепляется руками
за гибкий выступ
каменного дня

* * *

Дождь
это блики лесные лики птица повисла
Снег
это птица висит в развороте белого дня
День
то что длится между крылом и тенью
Миг
это память твоя не спит

* * *

мокрой упругостью ног
пол разбросанным бликам воды –
остаются следы

тонкое таинство рук
заколдует немой песок –
сказочный замок высок

снов непрямые ходы
сплел отдаленный звук
в памяти зыбкий круг

* * *

я засыпаю
и скавозь волосы травы
земля мой сон
то будет завтра
и тогда забудешь ты
что есть глаза
и ветреный песок
умоет полдень темным рукавом
и только сны
тебе подарят
выжатый лимон
сухой луны

* * *

там где врубель сумасшедший пролетал над облаками
распускаются фиалки
там где ветер разгулялся зацелована тамара
сумасшедшими губами
это озеро проснулось и на крыльях лебединых
улетело

* * *

царица фей, зеркальный отблеск дня,
ты из огня не вынесла меня

царица змей, зеленый цвет огня,
ты на камнях баюкала меня

я, камень, сплю, и золотых цепей
тебе не расковать, о суховей!

* * *

озеро уходит на пушистых лапах во тьму
и нет ни леса зубастого
ни вечера чистого
только рыбы молчат
и песню свою поют
так начинается ночь

* * *

ночь приходила в жизнь
земля закрыла глаза
слушала сон зверей
которые спят назад
головы наклонив
к темным корням, к тебе
жизнь приносила смерть

* * *

Было какое-то прошлое
может быть
были балконные двери
день безразмерный
натянутый
на одинаковость солнц
в банке сухие цветы
многорукая сухость безделья
чужое лицо

* * *

там какая-то женщина, счастливая, улыбается
может, счастливая а может, и нет
и глаза у нее глаза ее где-то были
я знаю их но помнить я не умею

слезы растянуты на половинку апельсина
вторая съедается совсем всухую
кажется лето пришло простое невечное
как слезы... или это были глаза

женщина. – капля длится по ладони моей
вечером шторы задернуты память кончается
можно имя забыть но пойманы руки
черной сетью ресниц и запахом первого дня

* * *

…Собака заката залижет кровавый пах
И черная рыба тебя унесет с собой
И черная рыба тебя унесет в руках
И станет качать голубую детскую боль

Лохмотья твои сожгут на черных кострах
И ты запоешь голосами своей земли
И теплая пыль ее на твоих губах
Тобой прорастет в голубой вселенской пыли

* * *

Е. М.

Тонкие ноги, черные ссадины –
это березы бегут к ручью
ночью корни у них украдены
они твою синюю память пьют

Пьют твою память пригоршнями длинными
горькую, горше зеленых кос
…крылья водой плывут муравьиные
тягучей водой с продолженьем берез

* * *

тебя о будущем никто не просит
и сладко жить не зная что приснится
портрет дождя уже рисует осень
на голубой нетронутой странице

и сладко спать когда природа носит
тебя в руках там где летают птицы
но твой портрет заштриховала осень
и дрожь дождя запуталась в ресницах

* * *

сегодня опять – накрошено звезд
наверное, это ветер
как маленьким, красных яблок принес
бессонным господним детям

ночам – лиловым коням – вдыхать
их свет в горячие ноздри
и долго потом молодыми спать
сквозь ранние эти звезды

под утро растает имени блик
и комната станет зыбкой
здесь времени нет. здесь любимый спит
с последней детской улыбкой

* * *

женщина тонкая гибкая ветка весенняя
женщина – чаша с сомкнутыми коленями
ветер нездешний с прохладными волосами
темное море слез голубое пламя

я не сумею женщиной стать я стая
звезд одиноких сквозь воздух в небо взлетая
я не прошу тебя я ветка весенняя
древняя чаша с сомкнутыми коленями

* * *

Откуда я неясно и легко
дышать зеленым воздухом и слышать
как соткан он из взмахов легких крыл

я подарю вам тени от весла
когда оно летит и видит брызги
в глазах у неба и оно летит

* * *

не снимай с меня покрывало
не буди меня – я зима
я только вчера настала
как свет земли – родилась

не трогай моей улыбки
я только завтра заплачу
я глаз воробьиных слитки
в заснеженных ветках прячу

я даже молчать не смею
в твою золотую осень
где темный воздух аллеи
снежинками ветер носит

* * *

на свете нет любви. есть скалы и вода
есть ночи на полу и шаткое пространство
есть стены из теней они молчат про транс твой
его хранят сквозь ночь пустые провода

под утро сон и мак – помятые цветы
на скошенном полу окурки и конверты
на свете нет любви. есть жизнь во имя смерти
есть город где со мной не хочешь бредить ты

* * *

я мог бы стать ваятелем луж
но я бегу и рушу хрустальные лужи
я бы мог из осколков страха вылепить дождь
но дождь прошел и он никому не нужен

и странно я до сих пор не умею жить
как лист повис и не начинает танца
так тихо что тонкая тень лежит
как ломкий скелет разрушенного пространство

ВИКТОРУ ЧУДИНУ

Дом за тюльпанами вечер и бред
пьяный художник спонтанный поэт
мир не ослеп он хотел умереть
выбрав сирени встревоженной смерть

кажется дождь заливает глаза
дождь и на ваших картин образа
краски дождя размывают лицо
это же самый земной из концов

только никто не увидит каков
город в который явилась любовь
город с тюльпанами дом где вас нет
пьяный художник и вечный поэт

окно головой – в перспективы разрушенный свод
в качание неба на тоненьких веточках вишни
их белого цвета по-детски горячий полет
всю землю зажег только летнего тленья не слышно

сегодня зима или кот водопадом течет
и режет пространство на лестницы дом на ступени
здесь кто-то цвета сотворивший сегодня живет
зажженные спички тюльпанов кладя мне в колени

построивший башню да сможет ее пережить
да здравствует яркого цвета упругое тело
да будут вишневые губы по небу кружить
белее земли где на скошенной грани предела

сегодня зима...

ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

В сочетаньи ночи и зимы
ветра голубые колокольни
может, и тебе – цветные сны
снятся неизбежно и невольно

это ночь похожая на тьму
упирается в тебя руками
это ночи ветреное пламя
разбросало город по стеклу

или крыши ржавое тепло
и крутые холода ступени…

случайно? – я даже ветер
из рук твоих не приемлю
я верю что ты я верю
придешь на теплую землю

я мерить умею крыши
ночей слепыми ногами
я слышу тебя я слышу
я знаю твой голос, пламя

здравствуй, здравствуй я принесла тебе ночь
в кувшине с горлышком узким как сердце ветра
здравствуй, я ничего не умею петь
я только слушаю голос твой и темное сердце

хочешь, я буду тайну твою охранять
как ветер, в котором узкое сердце бьется
я буду как ночь терпеливо и долго спать
пока твое сердце-нить не высохло в солнце –

хочешь, я буду тайну твою охранять?

видишь, черная ветка пытается небо обнять
черная ветка – она продолженье ветра
мне ли смотреться в тебя или долго спать

я принесла тебе ночь. там нет нас –
видишь, я не пытаюсь небо твое отнять

лишь ветра сухие строчки
и крапинки темных глаз
и жизнь твоя что бессрочно
и верно тебя предаст

метелей босые ноги
на первом твоем посту
забытая здесь дорога
и темного сердца стук

* * *

рогожа утра. сумрачный портрет
почти эль греко только не эль греко
опять она. ей снова двадцать лет
теперь конец уже другого века

теперь она уже не хороша
как век назад в изысканном салоне
ее душа безумная душа
живет и плачет в сумеречном доме

здесь даже бог не нарушал покой
глаза светлы глаза любимы ею
она могла бы тонкою рукой
ласкать его мальчишескую шею

рогожин умер. сумеречен дом
где так жестоко настя целовала
и бьется ветер тоненьким кнутом
в оконный мир закрытый одеялом

ТРИ ПОСВЯЩЕНИЯ

Любимый, так пахли знаки,
На теле твоем желтея
Любимый, так чахнут маки,
Целуя друг другу шеи...

2. ПЛАЧ

На кого ты меня оставил,
На кого ты меня покинул? –
На дороги в вороньих стаях,
На курганов крутые спины,

На обочины бездорожья,
Где смешалися кровь да пепел,
На бездонные длани божьи,
На Его горячие степи,

На густые кресты да камни,
На болот глухие могилы...
А воротишься – «ты нужна мне»,
Я уже не поверю, милый

Я уже не сумею первой
Приходить к тебе на рассвете
Мой Единый, я только вера,
Мой бессонный, я только ветер

Тебе,
не умеющему ладони держать над огнем
Тебе,
ускоряющему шаг под дождем
Тебе,
по дороге ночной идущему. –
ждущего
Тебе,
среди темной реки на плоту стоящему, --
настоящего
Тебе
после тихой гавани –
плаванья
Тебе,
милый,
ливня

ПРИЧЕТ

Первый сын мой, кровинка господня,
каким ветром тебя надуло?
Дай руку, сыночек –
трудно ходить в одиночку –
здесь ямка, а здесь цветочек –
сорви, если хочешь.
Маленький, плакать не надо –
цветочки вянут.
А мы дома в консервных банках
Вырастим много-много цветочков...
Не хочешь, сыночек?.. –
Тогда придется тебе смаому
искать те цветы, что не вянут и не сохнут...
Доброго пути тебе, сыночек,
принесешь маме букет полевых ромашек.

Второй сын мой, кровинка господня,
Какое небо тебя подарило?
Уж я плакала, плакала
Дождик ты мой – каплями
теплыми по лицу,
Долго ли будешь занят еще
мальчишечьими делами –
тучи нагонять,
воробьев созывать,
стрелы мастерить из осоки...
Ты у меня мальчик высокий,
Для тебя – позади оставлять буреломы.
Помни мамй, да бывай почаще дома...
...Придешь – отворю окошко,
а нет – подожду еще немножко...

Третий сын мой, кровинка господня,
какое озеро тебя отразило?
Свечи на дне его ты зажигаешь,
влажные звезды.
ВСе-то на том берегу сидишь, размышляешь,
Сын мой поздний.
Ты мое зеркало, свет моих окон на береге дальнем.
Жаль, не умеешь только не быть печальным.
Счастья тебе, сыночек,
Приходи, коль ветрено ночью.

* * *

путешествие дальнее дальнее бесконечное вечное
в перелетные звезды и росчерки серых дорог
в не твое ли вчера – продолжение робкого завтра
в вечера в вечера в нарастающий тенями свет

и застывшие волны плывут в никуда в неизвестность себя
и уходит вода из-под ног из воды выбивается время
и ничто и ничей ты и ходит сознание жизни
на далекой горе по зеленой траве по забытой тропе

ТРАНСПОРТ

(1986 – 1987)
О. Р.

я в поезде товарном
уеду уеду
как воздух силикатный
как белый таракан

как пес покинул псарню
до ветру до ветру
как жидкость мутной каплей
раздвинула стакан

на тряской грани крыши
я слышу я слышу
как лает предрассветный
пропахший сном туман

я доживу до света
но тише – об этом
здесь полевые мыши
я белый таракан

они уносили море
в разбитых чашах ладоней
они расставляли камни
чтоб было куда идти

деревьям своим на горе
растили коней и кони
крестили ломкие ноги
о черную нить путь

скомканные кони
август заперся
в маленьком загоне
серых поросят

не его ль ты ищешь? –
что ж гони, гони
черных. А с кладбища
городом – огни

греметь дверями лифта
автобус поджидать
а, может, и троллейбус
а, может, и трамвай

стоять на остановке
в рождественском снегу
- поедемте кататься,
я больше не могу

Вы мне астры подарили
как галантный ухажер
в современном это стиле
или просто хорошо?

на ночующем вокзале
есть заветная черта
Вы меня поцеловали
в уголок сухого рта

целовали, провожая
в продолжающийся путь
чтоб с вокзала на трамвае
а потом уж как-нибудь

собралась было осень — чудная старушка
захвативши ведро с золотистою дужкой
обойти города хутора деревеньки…
но пустое ведро сорвалось со ступеньки

и неслось по земле без пути без дорожки
а старушка за ним простирая ладошки
только тлело сухое старушкино тело
только дужка звенела звенела звенела

троллейбусная девушка
на крыше у троллейбуса
на бархатной спине
троллейбусная девушка.

зачем вы мне не верите,
вокзальной, тихой мне?

трамвайноликий юноша,
зачем вы здесь тоскуете

в саратовской глуши?
трамвайнолицый юноша,
развеемтесь, станцуемте
покуда хороши

Железнодорожность. Веселость ночных поездов,
Ведущих умеренным голосом вечное соло.
Осеннее цоканье улиц, шуршанье садов.
И город плацкартный, и ветер веселый-веселый.

Здесь контуры света меняются по месяцам,
Здесь краска заборов ложится на древние фрески,
Здесь трудно забыть очертанья родного лица,
Разорванность неба на простыни и занавески.

Прости, я не знала, -- ведь мы не умеем ходить.
Мы только касанием рук на ветру понимаем,
Как это скольженье египетской темной ладьи
Уводит нас в ночь, в поворотные брызги трамвая.

* * *

Я уже никогда не умру –
Ни вчера, ни сегодня.
Положите меня на ветру
На ладони Господни.

Пусть меня он возьмет,
И со мною – твои поцелуи,
Потому что ты – тот,
Кого больше, чем ветер, люблю я.

* * *

За то, что боль в тебе живет,
Остры ее края,
Прости меня, о сочный плод,
Я косточка твоя.

За то, что низок твой полет
И крепче ветра я, -
Прости меня, прекрасный плод,
Я костояка твоя.

За то, что из моей груди
Пьет сок твое дитя,
Прости меня, мой господин,
Я косточка твоя.

* * *

я всегда буду дикой – в горсти приносить малину
и глаза отводить и молчать над твоей судьбой
посмотри – я твоя близорукая резкость линий
с огоньком в уголке и покрытой пылью губой

и проявится бешеный бег – это ветки сада
превратились в коней, значит, следует ждать гонца
нынче ветер навстречу – ты слышишь пусти мне надо
по горячей степи по горячей степи отца

* * *

Как тебе, дом мой, жилось без меня?
Вот она я - пришла,
Ночи оставив стеречь коня
С пеной на удилах.

Дом мой, с тобою пуховым платком
Ветер накроем мы,
Будем не плакать – вздыхать, по ком
Не зажигают тьмы.

Дом мой, мы будем стоять посреди
Древней земли, и нас
Солнце не выжжет – мы помним: «Жди,
Жив еще русский князь».

Из цикла «ЗА ЖИЗНЬ»

* * *
Александру Ханьжову

И земля опять перевернется –
острота какая, красота! –
возникает медленное солнце
над летящей головой куста

Предназначен, слышишь, предназначен
этот мир, и ты, и для тебя,
синий куст и солнца свет горячий
черно-белым взглядом теребя

* * *

Комедия окончена. Пора
Тушить окурки. Смена декораций.
Актрисе – рот накрашенный стирать.
И никому не хочется смеяться.

Закончен бал. И пепельницы ад
уж утром дышит. Время расставаться.
И как всегда – никто не виноват,
и никому не хочется смеяться.

Картонной смертью раненый, герой
увидел солнце – Господи! Какое!
Но ждет его уже другая роль –
трагического, стало быть, героя.

* * *

Опять же качели (мне, знаешь, хотелось давно
качели со скрипом вплести в ненаписанный текст –
параболой бы вышивали судьбы полотно,
простое, как наспех составленный школьницей тест,

простое, как зеркало с розовой рамкой лица,
с комической рожей в до дрожи знакомом трюмо,
с углом отражения, равным началу конца,
началу падения (лучше помедленней), но

молчала бы лучше; молчали и желтые, и
(зеленые?) синие, в коих ни плакать, ни петь,
ни знать, что во рву, в палисаднике – пыль и репьи,
не знать ничего, как не спрашивают воробьи,

вагонам (зачем) и качелям (как долго) скрипеть?)

ИЗ ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ

Ива и вода нераздвоимы
Но и с вами так бывало – слива
Зацвела

Она умеет говорить
Она, сестра, тебе расскажет,
как птица чертит путь в пейзаже,
как пьют вино до третьей стражи,

и то, о чем ты знаешь даже,
но не умеешь говорить.

И никогда не повторить
ее качающийся голос.

Молчать, не обрывая нить,
смотреть, как шьет, и все следить,
чтобы иглой не укололась.

Вот сад, вот дикий сад, на лес похожий,
где вылезают яблоки из кожи,
где горечь волчьих ягод стынет в горле,
и ветер перепутывает корни.

Вот ты идешь туда. Тебе навтсречу
звенит листва дыханьем человечьим.
И птицу отдыхающую, камень,
ты долго гладишь теплыми руками.

И снится сон. И пчелы мандельштама
летят на сливой пахнущую танка...
Я – яма в том саду, глухая яма,
в которой жили бог и обезьянка.

Из цикла «ПРОСТЫЕ СТИХИ»

* * *

... и наконец, колени. На земле
ни человека, ни звезды случайной.
Теперь уже тебя боится смерть
и никогда не сделает печальным.

Какая, милый, разница, кого
Коричневым веслом она коснется –
мы в лодочке подсолнечной плывем,
коленями укачивая солнце.

* * *

Обтекаемость – стремление к свободе,
к ничему, к полету, к простоте,
Птицы-рыбы, где мой милый ходит,
разводя ладони наших тел?

Удивление – начало только взгляда:
Бабочка ли, легкая ладонь.
Ни воды, ни воздуха не надо,
Если шелест превратился в стон.

И теперь я только песенку простую
ливнем лью среди воздушных струй:
Птицы-рыбы, кто его целует,
продолжая наш с ним поцелуй?

* * *

Я жду тебя и дождь и понемногу
мотаю время в маленький клубок.
И если ты найдешь ко мне дорогу,
споем мы песенку переплетенных ног,

Сплетенных рук – все как у пастернака,
затейника. Однако нет тебя.
Смотрю во двор, где каждая собака
застыла в ожидании дождя.

* * *

На цыпочках, милый,
Стою за твоим плечом.
Я радость и сила,
Мне дышится горячо.

Я, кажется, знаю,
В какие нам плыть края –
Влюбленная, злая,
Единственная твоя.

* * *

Спасибо, милый, много ли меня
в дождливом лете этом, я не знаю.
Чтобы не знать, глаза не поднимаю
на дно реки, в зеленый купол дня.

Не знаю, сколько суток напролет
летать мне, сниться, становиться пеной,
листать страницы книги вдохновенной,
не знать, какого цвета переплет.

* * *

О тебе, для тебя. В закоулках шести падежей
Замыкается время. И память прозрачная строит
Белый замок мечты, где тебе надлежит быть героем,
А душа и любовь на высоком живут этаже.

Но подводит герой: так смешно закрывают глаза
Только птицы, которые как бы рождаются снова,
Открывая глаза в этот мир, где грешно и лилово,
И тамбовскому волку садится на хвост стрекоза.

Мне одно остается – мучительно маять вопрос:
Неужели тебе пребывать в не-моем измереньи?
А веселая птица, клюющая яблоко-время,
Мне напомнит опять о безумстве волков и стрекоз.

Научившийся верить с трудом переходит на «вы»,
Научившейся жить, мне легко оставаться веселой.
Вы меня босиком не водили по морю травы,
Вы меня на руках не носили, но все-таки елы-

Палы...

* * *

Когда б ты знал, какую благодать
Осваиваю я неумолимо.
Когда б ты знал, как тяжело дышать
За несказанным именем: любимый.

Когда б ты знал... А как тебе не знать!

* * *

Эту осень познать от соска до виска,
До коричневой корочки лет,
Ничего не успев. И такая тоска
Сознавать, что ты только поэт.

Ничего не боясь, вдохновенно молчать,
Видеть первый замедленный снег,
Одиноко торчать, прикрывая печать
На челе своем: «Се – человек».

Из цикла «ПО ПАМЯТИ»

* * *

По краю дороги – коровы, а кажется – львы,
Простые, оранжевые, с голубыми глазами. –
Вязание солнца. Любой поворот головы
Прошит и посверкивает его спицей вязальной.

Абхазия утром. Похожа. На море узор
Опять же из солнца. Ты спросишь, на что же похожа.
- На розовых львов, совместивших экзотику гор
(во взоре) с дорогой, обросшей чешуйчатой кожей.

Не хочется думать. Наверное, хочется жить,
Вплетаясь, как розовый лев, в золотистую пряжу.
А дальше – уют, где гостиниц длинны этажи,
И прячется солнце, и голос твой одноэтажен

* * *

Выходит в окно Александр Иваныч,
Лягушечья шкура горит.

Фонарщик был пьян, тем не менее на ночь
Включаются все фонари.

Какая простуда, какая досада,
Какая земная цена,
Евгений, ни чуда, ни слова не надо –
Ворчливая скажет жена.

Разлука – не мука, земная прохлада,
Червленое солнце внутри.
Безмолвно хоронят какого-то гада.
И желтое слово горит.

* * *

Лепечущим слово и лепящим воду,
Нам худо покуда. Всегда.
А вам, принимающим вечные роды,
От нас, уходящих, от самой природы
Да будет живая вода.

* * *

Когда она называла его любимым
(ни слова о музыке. Голос мой – ком земли)
Когда она ему называла имя,
Его ни узнать, ни убить уже не могли.

Она становилась музыкой, ленью, тленом,
Она задыхалась и верила, что живет,
Когда доверяла лепные свои колени,
Когда целовала горячий его живот.

Она никогда не станет любимой, то есть
Спасенной от времени – мне ли знать, почему.
Они никогда не станет, поскольку поезд
Единственным глазом смотрит в глаза ему.

Из цикла «ПЕРЕВОДЫ С НЕИЗВЕСТНОГО ЯЗЫКА»

* * *

Если выйдешь на Северный склон –
Шевельнется дракон,
И разрушит яйцо, золотою гремя чешуею.
А посмотришь на Западный склон – из забытых времен
Поднимаются гномы, заставшие древнюю Трою.

В середину земли
Из Восточных и Южных долин
Собираются тролли отведать сентябрьского эля.
С неизвестных вершин
До твоей человечьей души
Тянет руки луна через времени синие щели.

Почему ты молчишь? Тем, чьи души светлы и чисты,
Не страшны ни луна, ни ее волокнистые стены.
Если можешь, дыши. Не дыши. Я придумала: ты
Станешь легкой иголкой в колдующих пальцах Елены.

ИНВЕНТАРНАЯ ОПИСЬ

На языке сигаретных огней
в трюме святого эльмаа
чайник молчит, и под ним все синей
время. и сводит с умаа

пламя сухое, густой ручеек
разума, где у меня
только и есть, что слова между строк,
блики воды и огня

И в каждое слово спускаясь по скользким фонемам,
по буквочкам шатким, по белым нетронутым пятнам,
по птичьим следам неприметным, которые немы,
попутаны снегом, и нас возвращают обратно.

Обратно, к фонемам безгласным и буквам неясным,
ведущим к высокому небу, к звериному небу...
И мы не заметим, как солнце становится красным,
снимая с летейской волны и прозрачности пробу.

И смотрят сверху их высочества
неразговорчивые луны
на воспитанье одиночеством,
горючей плеткой семиструнной.

Они простят нехватку голоса –
ведь вою звери, а не птицы.
А люди спят. Алеют полосы
на богоравных ягодицах.

В пейзажи зимы, в интерьеры саратова
надменной старухой вписалась ахматова.

Натурщица неба, мечтанье художника,
она не находит зимой подорожника,

Но ищет его по заснеженным улицам
и с ветром в холодные губы целуется,

И даже не вспомнит случайной улыбкою
себя, молодую, горячую, гибкую.

Мне весело и жутко: я живу
на стыке пустяка и мирозданья,
где музыки готическое зданье
достроит вой водопроводных труб.

Я голос в хоре, песенка дождя.
Прости мне день, отпущенный на волю.
Прости, я не задам вопросов боле –
Гасить ли свет, их храма уходя?

Моцарт, Моцарт, как тебе живется? –
Носишь ветер в светлой голове,
Ходишь франтом, прорастаешь солнцем
Сквозь листвы качающейся дверь.

Скоро и уже не слыша хора
превращаешь в медленный мажор
вымытые окна, даль забора,
осень, занавесившую двор.

Копи, копи меня, сентябрь,
В просторной кладовой.
Из пыли слов, из щели жабр
Я вырасту живой.

Мне б только корочку сосать,
Окурочек курить,
Мне б только эти полчаса
С тобою говорить.

И каждое слово мое
запишет в зеленую книжку кузнечик
он тихо дыханье мое напоет
с горячими выдохами между строчек.

Сегодня он птиц рисовал
и крылья покрыли страницу.
Кузнечик не видит взлетевшую птицу
и сам подбирает слова

Язык горяч, во рту зажатый мяч
Он – айсберг, чей не видим знаменатель
Он зряч, и потому настолько значим,
Что ты его не чувствуешь водящим
За ниточку сознания тебя.

* * *

Ты слышишь звон, не торопись
Еще успеешь оглянуться
Тебе даны и твердь и высь
А также яблоко и блюдце

Теперь оглядывайся: все
Что видишь ты невыразимо
Оно теперь в тебе живет
И радуется быть любимым

* * *

А мы по дороге с тобой пойдем,
И солнце полюбит нас.
А ночью пусть небо нам будет дом –
Сверкающий синий глаз!

На мне будет платье из всех цветов
И радуги, и земли.
А ты будешь петь, и не надо слов,
Когда нигде не болит.

А я буду слушать, как ты поешь,
И слышать, как дышишь ты…
И каждое дерево, если дождь
Сомкнет над нами листы.

февраль 1993